– Будьте добры, перетасуйте карты, чтобы они немного зарядились вашей энергией, – запинаясь, произнесла девочка, после чего, спохватившись, добавила: – Пожалуйста. – Она пододвинула колоду через пентаграмму, скользнув кончиками пальцев по руке женщины.

Пока женщина смотрела на карты, а пожилой мужчина заглядывал ей через плечо, Блю оглянулась на Девлина и беззвучно прошевелила губами: «Убери», затем указала взглядом на старика. Она хотела дать ему понять, что будет лучше, если старик уйдет, но не решалась произнести это вслух, опасаясь, что у нее получится грубо, и ее за это отчитают.

У старика не было зубов. Он внимательно наблюдал за тем, как его дочь тасует карты. Девлин открыл было рот, собираясь заговорить, но женщина его опередила.

– Мне не нужно снять колоду? По телику я всегда видела, что колоду снимают.

– Да, пожалуйста, – сказала Блю, – и мне бы хотелось, чтобы вы, снимая колоду, мысленно задали вопрос – то, на чем должны будут сосредоточиться карты.

Женщина дважды сняла колоду, после чего пододвинула ее Блю. Та еще раз посмотрела на отчима.

Девлин ничего не собирается сказать?

Нет, непохоже. Это еще одно испытание? Ей уже двенадцать, через несколько месяцев исполнится тринадцать, и мать повторяет, что она скоро станет женщиной. Однако Блю не ощущала себя взрослой женщиной – нисколько не ощущала.

Она снова посмотрела на Девлина, затем на женщину и на стоящего у нее за спиной ее отца.

– Вам принести еще стул, или вы бы хотели… – Блю кивнула на дверь, ведущую на кухню, в надежде на то, что старик уйдет, однако вмешалась женщина, заявившая, что все в порядке и Блю может начинать.

От возбуждения у нее порозовели щеки.

– Понимаете, я хочу услышать, что меня ждет в любви. Вот какой у меня вопрос. Никаких скандальных подробностей, – добавила она, издав смущенный детский смешок. – Только намек, понимаете, просто чтобы понять, есть ли для меня что-нибудь. – Тряхнув головой, словно собака, она посмотрела на Блю. Воздух затянулся дымкой одиночества.

Блю перевернула первую карту. К девяти годам она уже запомнила все семьдесят восемь карт колоды Таро и могла перечислить как Старшие, так и Младшие арканы. В десять лет она уже знала значение каждой карты. К одиннадцати понимала их тонкие различия и то, как одна и та же карта могла означать самые разные вещи в зависимости от того, где именно оказывалась при раздаче, какие карты ей предшествовали и какие следовали за ней, и ложилась она правильно или перевернутой. По словам Девлина, спектр возможных интерпретаций получался таким, что ошибиться было невозможно. Главным моментом была убежденность в своей правоте. («Но разве это не значит просто лгать?» – спросила Блю. «Любая интерпретация не может быть ложью», – ответил Девлин.)

В двенадцать лет Блю поняла, что у Девлина не было никакого особого дара предсказывать будущее. Зато у него были талант рассказчика и интуиция, помогающая понять то, что хотели от него услышать. У него было доброе рыхлое лицо, высокий голос и общая аура шоу-бизнеса. Однако у него не было и в помине деловой хватки и умения распоряжаться деньгами.

Блю посмотрела на первую карту. Колесо Фортуны, перевернутая [32] . Для нее она была словно первый элемент блок-схемы, определяющий дальнейшее направление в зависимости от следующей карты и того, как откликнется на нее женщина.

Следующим выпал Повешенный [33] .

Затем Башня [34] .

Три Старших аркана подряд выпадали редко, но еще более необычной оказалась реакция женщины. Краска схлынула с ее лица, румяна на щеках стали похожи на пятна красной краски на грязном беленом холсте.

– Вы знаете, что означают эти карты? – спросила Блю.

У нее внутри что-то шевельнулось, и когда женщина сказала, указывая на фигуру Повешенного: «Это очень похоже на него», она повернулась к Девлину.

– Пожалуйста, подожди за дверью.

Должно быть, вид у нее был суровый, поскольку Девлин тотчас же встал, собираясь выйти.

– Ты уверена, девочка? – спросил он, хотя до того никогда не называл Блю «девочкой» в комнате с бархатными шторами.

Остальные карты лежали у Блю под рукой, и она чувствовала их все до одной, знала, какие они, понимала, что не сможет открывать их на глазах у всех.

– Да, пожалуйста, – подтвердила Блю, переводя взгляд на старика, сгорбившегося за спиной у дочери.

Дверь закрылась. У женщины в глазах были слезы – казалось, она была в ужасе, и Блю тоже стало страшно. Она почувствовала слезы, жгущие изнутри веки, почувствовала все то, что исходило от женщины и стоящего за ней старика.

– Ваш отец рядом, – тихо промолвила Блю. Женщина широко раскрыла глаза, но промолчала.

Вздрогнув, старик посмотрел на Блю, и во взгляде его были потрясение, радость, отчаяние, смятение, облегчение и огромная-огромная печаль, и девочка поняла все эти чувства. Все это вселило в нее холодный ужас, и ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы не задрожать, не начать заикаться, не позвать мать.

– Ты меня видишь, – беззвучно прошевелил губами старик, голос его был тихим, словно дуновение ветерка. – Ты меня видишь.

Блю прочувствовала каждое слово так, словно оно было произнесено громко и отчетливо. Однако услышала их только она одна. Старик сказал, что уже очень давно его никто не видит. После своей смерти он следовал за своей дочерью, смотрел, как она скорбит по нему, как бредет по жизни, не зная счастья, не в силах обрести спокойствие.

– Он здесь? – спросила женщина, и шок испарился, ее лицо стало твердым, она положила руки на колени, вцепившись в свое тело, стараясь сжаться в комок. – Что он сказал? – Ее голос дрогнул, и старику было бесконечно больно это слышать.

Блю не понимала, почему старика видит только она одна.

– Он говорит, что всегда будет с вами, – сказала Блю, когда неслышимые слова слетели с уст мертвеца, – будет с вами до самой вашей смерти.

Шмыгнув носом, женщина вытерла глаза, встала из-за стола и взяла свою сумочку.

– Пожалуй, я пойду. Я пришла сюда не за… этим бредом. – Она обвела рукой хрустальные шары, подвески, талисманы и двенадцатилетнюю девочку с картами Таро.

Блю оставалась на месте и не смотрела на женщину, сосредоточив взгляд на ее отце.

– Ваш отец говорит, он рад, что вы это сделали.

Женщина застыла.

– Он болел и очень страдал, ему хотелось поскорее положить этому конец и освободить вас от бремени ухода за ним.

У женщины вырвался крик, и она крепко схватилась за спинку стула, словно опасаясь упасть.

– Ты это придумала! – пробормотала она. – Ты просто лжешь, мерзкая девчонка, ты…

– А затем вас захлестнуло чувство вины. Оно было подобно пятну, которое никак не отстирывается. Но это еще не все. Ваш отец говорит, что вы испытали облегчение, сделав это, освободив его и освободившись сама. Он говорит, что чувство вины, вызванное этим облегчением, даже сильнее того, которое обусловлено… которое обусловлено обстоятельствами его смерти. Вы понимаете, что я хочу этим сказать? – И Блю очень хотелось надеяться, что женщина ее поняла, поскольку она не могла заставить себя сказать это вслух.

Женщина бессильно рухнула на стул. Слезы, навернувшиеся у нее на глазах, исчезли, высушенные шоком и ужасом.

– Как вы это узнали? – спросила она, но что Блю могла ей ответить?

– Ваш отец хочет, чтобы вы думали о себе, заботились о себе так, как заботились о нем, проявляли по отношению к себе те же самые доброту, терпение и любовь.

Женщина кивнула так, будто поняла, однако у нее на лице отразилось смятение.

– Как такое возможно, – прошептала она, – после того, что я с ним сделала? – Она задала этот вопрос Блю, ожидая, что та знает ответ, однако Блю была еще ребенком и не могла ничего ответить. Она лишь озвучивала то, что говорил старик.

Они сидели в комнате, обитой бархатом, до тех пор, пока усталость не сломила Блю, вызвав сильнейшую головную боль, и тогда старик сказал, что на этом нужно остановиться. Блю позвала родителей. Те вошли в комнату осторожно, и она поняла, что они подслушивали за дверью, как поступала она сама, когда была младше.